Главная / ЛЮБОВЬ в письмах выдающихся людей XVIII и XIX века / Н. Н. Огарев — невесте и впоследствии жене его, M. Л. Рославлевой

Н. Н. Огарев — невесте и впоследствии жене его, M. Л. Рославлевой

ОГАРЕВ, Николай Платонович (1813 —  1877 г.), сын богача-помещика, известный поэт и ближайший друг Герцена, влюбился, во время ссылки в Пензу, в М. Л. Рославлеву, бедную сироту, на которой и женился в 1836 г. Впоследствии, вследствие несходства характеров, они разошлись, но поэт-идеалист, типа людей «сороковых годов», — и после этого сохранил к жене дружеское и гуманное отношение, отразившееся в прощальном стихотворении (к ***) «Благодарю за те мгновенья, когда я верил и любил».


 


Знаешь ли, твоя записка так тронула меня, что до­ставила мне больше удовольствия, нежели твоя вспыш­ка причинила мне огорчения. Но твоя вспышка была законна, и чтобы покончить с этим разномыслием, я хочу рассказать тебе все, что могло бы снова вызвать ее, и не будем больше говорить об этом.


Пятнадцати лет я мечтал о любви чистой и не­бесной, какую ощущаю сейчас; шестнадцати — пылкое воображение заставило меня полюбить; меня постигло разочарование, подорвавшее мою веру в любовь. Сем­надцати лет я захотел обладать женщиною и обладал ею, без любви с обеих сторон   позорный торг между неопытным мальчиком и публичной девкой. Это был первый шаг к пороку. Человек так устроен от природы, что, раз познав жен­щину, он должен продолжать. Говорят, что это —  физическая необходимость; я не верю этому; я убежден, что чистый человек должен избегать всякой связи, чуждой любви, хотя бы в ущерб своему физи­ческому благосостоянии. Но я с жадностью ухватился за тот взгляд — и отдался пороку; иногда меня му­чило раскаянье, но большей частью я усыплял свою совесть.


Можешь ли ты признать истинным чувством те немногие любовные ощущения, которые я испытал в то время? Нет; это были лишь усилия духа облаго­родить гнусность поведения. Мог ли я долго лелеять эти мнимые влюбления? Нет: меня не могла удовле­творять женщина, лишенная развитого ума, женщина, не носящая в себе любви к прекрасному и великому, чья любовь не возвышается до истинной любви, но есть лишь инстинкт, лишь предчувствие чего-то лучшего, чем она сама. И я удалялся тотчас, когда не мог преодолеть отвращения, истерзав себе душу мнимой любовью и неуместной ревностью. Эти женщины были не по мне.


Единственная, которую я могу истинно любить, это ты, и я клянусь тебе, что эта любовь будет вечною, —  клянусь и отдаю себе полный отчет в том, что это значит. Мар1я, неужели ты можешь думать, что у тебя была предшественница? Нет, я живу другой жизнью с тех пор, как люблю тебя; возьми меня перерожденного, и забудь прежнего меня: то был почти зверь, этот — человек. Не ты должна повергаться к моим ногам, а я к твоим — ты чиста, как ангел, твоя вспышка была вспышкой презрения, которое внушают ангелу человеческое пороки. Но прости меня, люби меня, не покидай меня; без тебя все для меня кончено. Клянусь, я никогда не обману твоего доверия ко мне. Если, прочитав это, ты простишь мне мое прошлое, приди, бросься в мои объятия, — я чист те­перь, и да не будет больше речи о прошлом!


Что я должен, по-твоему, сделать с этой деви­цей? Прогнать ее было бы жестоко. Неужели ты не веришь твоему Коле? Ее присутствие мне самому тягост­но; но она очень весела; я послал ей денег, а ей только того и надо. Я толкнул ее на позорную дорогу, имей же сострадание ко злу, которое я сделал, — я только этого и прошу.


* * *


                        1836 г.


Я знал блаженство на земле, которого не проме­няю даже на блаженство рая, блаженство, за которое я могу забыть все страдания моих ближних, — все, повторяю, — блаженство, за которое я был бы готов отдать будущность, если бы она была несовместима с ним; это блаженство, Мария, — наша любовь. О, моя возлюбленная, да сгинут эти слова раздора, нарушающие наш союз, изгоним все, что походит на злобу, чтобы не исчезла любовь, чтобы она осталась чиста и ясна, как прежде. Будем бережно лелеять этот цветок, нездешний цветок, чья родина — небо. Мария, у меня навертываются слезы на глазах, когда я подумаю, что мы в ссоре! Великий Боже! мы, так сильно любившие друг друга! Спеши, спеши ко мне осушить эти слезы, кинься в объятия твоего возлюбленного, и пусть наша любовь будет основою Всемирного благоволения.


Мария, я — слабое дитя; не много нужно, чтобы раз­бить меня. И все-таки во мне еще достаточно хорошего, чтобы я заслуживал быть ввергнутым в ничтоже­ство. Моя любовь глубока, Мария, — вот почему мне кажется, что я чего-нибудь стою; но в то же время она, к несчастью, лишает меня рассудка, именно по­тому, что она глубока; я во всем вижу посягатель­ства на ее святость, и в эти минуты безумия мое серд­це часто обливается кровью. Будь терпима и милосердна к этому безумству, Мария. Если я спорил нынче, то лишь потому, что считаю свою мысль согласной с принципом добра. Если я ошибался, прости мне, люби меня так, как тогда, когда ты дала мне это кольцо и этот крест, который я ношу на шеи. Дай мне быть счастливым, дай мне сделать тебя счастливою. Прав­да, я эгоист, но я крепко держусь за нашу любовь, потому что это — глубочайшая жизнь моей души. Без нее все пусто. Но взвесь хорошенько, что ты будешь думать и делать, чтобы не сбиться с дороги любви универсальной, ибо отныне я буду применяться к тебе. Твоя любовь для меня важнее, нежели универсальная любовь. Боже благости, прости мне! Вот как я люблю тебя, Мария.


1836 г.


* * *


23 апреля, 4 часа утра*.


Вчера я был печален, печален, как еще никогда Почему? Не знаю. Конечно, это не была ревность, —  я слишком верю тебе, чтобы ревновать. Но два чув­ства, две мысли волновали мой дух. Я был так уда-лен от тебя в течете всего дня — вот одна из причин моей грусти. Затем все эти люди, Мария, эти люди, называющие себя твоими друзьями, — так недо­стойны тебя. Эта дама с печатью глупости во взор. этот господин с маленькими лживыми глазами и толстым животом, с физиономией, обнаруживающей физические аппетиты, ужасно раздражали меня. Госпо­ди, думал я, возможно ли, чтобы этот олицетворен­ный материализм безнаказанно приближался к этому существу, столь чистому и святому, которое я называю моей Марией? Друг мой, речи этого господина меня ужасают; это эгоизм, порождающей полный скептицизм, но втиснутый в тесную рамку обыденности. Говорю тебе, этот человек испугал меня, потому что он неглуп. Волна мизантропии нахлынула на меня, и я не мог совладать с нею; мне приходилось делать усилие над собою, чтобы поддерживать разговор с этими людьми. По возвращении домой мизантропия обратилась на меня самого, и в памяти моей воскресла вся летопись моей порочности. Наконец, мое лихора­дочное возбужденное воображение сосредоточилось на самом пороке, и моя мысль начала купаться в омуте разврата. В эту минуту я был недостоин тебя, Мария. Прости мне это, — может быть это было вызвано каким-нибудь расстройством в организме. Дух мой скоро воспарил, и теперь я снова твой со всей возвышенностью ума, со всей чистотой и непорочностью души, со всей святой страстью моей любви к тебе. От этого я не сомкнул глаз до сих пор, потому что ко всему этому внутреннему волнению присоеди­нялись еще несносные прелести моей квартиры.


Теперь покой вернулся в мою душу. Утро восхи­тительно. Солнце едва встало и вид на равнину бесподобен. Теперь я могу думать о тебе и соединять с тобою все мысли, которые кишат в моей голов-, и сливать с ними грезы о будущем.


Через три дня ты будешь моей женой, Мария, через три дня мы всецело будем принадлежать друг другу, и отныне наша судьба будет едина. Пойдем, Мария, исполнять ее. Я чувствую, некий Бог живет и говорит во мне пойдем, куда нас зовет его голос. Если у меня довольно души, чтобы любить тебя, у меня, наверное, хватит и силы, чтобы идти по сл-дам Христа — на освобождение человечества. Ибо лю­бить тебя, значит любить все благое, Бога, вселенную, потому что твоя душа открыта добру и способна охва­тить его, потому что твоя душа вся — любовь. Да, моя любовь к тебе делает меня гордым. Нынче я не промедлю минуты, чтобы прийти увидать тебя и обнять. В твоих объятиях, Мария, я чувствую себя — себя и целый мир идей и любви, и целую будущность, пол­ную величия, — в твоих объятиях я чувствую себя возвышенным, возвышенным, как наша любовь. Ни­кто не в силах понять нашу любовь; и пусть их не верят, дети грязи и праха, пусть тешатся своей язви­тельной улыбкой. Их неверие есть неверие несчастного, отрицающего все, чтобы освободить свою совесть от призрака добродетели, в существование Бога; они не верят, потому что не могут любить. Оставь их в жертву зависти и всем этим мелким терзаниям, которые вызывает в их порочной душе вид добро­детели. Забудь и презри — я вручаю им этот дар от всей души.


Наша любовь, Мария, заключает в себе зерно освобождения человечества. Гордись ею! Наша любовь, Мария, это страж нашей добродетели на всю жизнь. Наша любовь, Мария, это залог нашего счастья. Наша лю­бовь, Мария, это самоотречение, истина, вера в наших душах. Наша любовь, Мария, будет пересказываться из рода в род, и все грядущие поколения будут хранить нашу память, как святыню. Я предрекаю тебе это, Мария, ибо я пророк, ибо чувствую, что Бог, живущий во мне, предначертывает мне мою участь и радуется моей любви к тебе. Прости. Приди  в мои объятия.


                        1836 г.


* * *


18 июля. Утро. 1840 г.


Хотел писать тебе вчера вечером; но был не в дух; лежал на диване и не мог ничего делать и лег спать в 10 часов. Читал и перечитывал твое пись­мо. Je ne te meconnais pas. Ты все же моя милая, добрая, умная, откровенная, прямодушная, mon interessante Marie. Но многое и многое в твоих мнениях основано на условной фантастической жизни общества, а не на вну­тренней, глубокой, действительной человеческой жиз­ни; часто ты непоследовательна в своих убеждениях, и сердце, ум с одной стороны спорят с привыч­ками, вкусами с другой стороны. Повторю: иногда это меня сердит и оскорбляет, но по большей части мне это больно, мне тебя жалко, что ты добровольно отка­зываешься от лучшей доли человека. Так, напр., ты убеждена в прогрессе — и не можешь мысленно оторваться от круга, которого участь пребывать в statu quo. Так, тебе все поэтическое важно, но не занимает тебя. Маша, меня это мучит — и не ради себя, а ради тебя; ты лишаешься лучших наслаждений. Поверь мне, что эти противоречия, которые существуют в тебе самой (если заглянешь в себя откровенно), — они-то главное противоречие между нами. Но все же хорошая человеческая сторона и в тебе, и во мне так сильна, что мы не можем оставаться в отношениях тупых и пошлых мужа и жены, а должны быть товарищами, друзьями, любовниками. Дело в том теперь, что в близких отношениях надо не досадовать друг на друга, а иметь друг на друга теплое влияние, полное любви. Оно не может иметь места, если ты в меня веришь. А я в тебя верю, право, верю. Да вот как: если бы ты перестала меня любить en amante и была бы увлечена другим, если б я вынес это — я был бы лучшим твоим другом и тот должен бы сделать тебя счастливою под опасением смертной казни. В святость брака я не верю — а в святость любви верю. У нас брак сделался пугалом людей — и мы видим узы. Но истинная любовь не надевает оков, но только симпатизирует со всеми движениями любимой души. От этого привязанность к людям, которые близки к любимому нами существу. От этого я благосло­вляю Галахова за все минуты душевной симпатии, ко­торые ты с ним проводила. Брак мешает жить, а любовь побуждает к жизни, делает жизнь гармо­ническою, полною, необъятно широкою. Если ты ду­маешь, что между нами нет ничего общего, кроме названий мужа и жены — то прогони меня, просто прогони меня, — муж человек невыносимый. Но я, Маша, я полон надежды, я глубоко убежден и.в моей любви к тебе, и в том, что противоречия между нами мни­мы, что они должны рушиться вследствие наших благородных натур. Гордиева узла я не могу разрубить, на это у меня нет ни капли гениальной воли. Но я буду всегда вести себя вследствие твоего желания: ты при­манишь — приду, ты бросишься в мои обят1я — возь­му; ты махнешь — отойду, воротишь — ворочусь. Что об этом будут думать люди, мне до того дела нет. Не хотелось бы, чтоб они тебя позорили, а меня — сколько им угодно; к этому я совершенно равно душен. Лю­бить par amour propre, pour qu’on dise que j»ai une iemme vertueuse — я не могу; это гадко. Разврат лучше это­го. Маша, Маша! если б ты немного захотела вникнуть в мою душу, ты нашла бы, что такое самолюбие для меня не существует. Нет! — я тебя люблю, как дру­га, подругу, моего ребенка, которому хотелось бы дать мне все возможное человеческое блаженство — лишь бы только человеческое, вытекающее из святой, вечной, божественной натуры человека, а не из пошлой, услов­ной, ежедневной, формалистической, призрачной жизни общества. Если б я был ангел, Маша, я бы посадил тебя себе на крылья и унес бы на небо. Но и во мне много грязевого, мелкого и призрачного; я — ein Mensch der Naturgewalt и не довольно просветлен духом, чтоб из светлого сознания действовать вследствие сильной воли. Вот, может быть, причина, отчего ты в меня мало веришь. Я на тебя имею мало влияния.


Все это было бы смешно,


Когда бы не было так грустно!


Я часто думаю: зачем я живу на свет? Счастья женщины я не умел сделать. От этого все мои личные отношения сделались для меня мучительны. Ото­рваться от всех, кто мне близок, — что ж мне тогда делать на белом свете? А любить — больно. Что мое поэтическое и социальное призвание? —  ничего не значат. В последнее особенно мало веры, хотя и много рвения. Однако, во мне есть теплота, жар души, силь­ное стремление; иногда  я  даже  живу  такою полною жизнью , за минуту которой я не возьму ста тысяч других жизней. О! не все потеряно, не верю, чтоб все было потеряно. С тобой мы будем друзьями, с друзьями — союзом, а все, что во мне хорошего, вы­скажется в стихах. Маша, Маша, — люби твоего поэта! Послушай: если я и недостоин или буду недостоин любви — все же люби меня. Но полно толковать на этот лад; это слишком давить душу. Виноват ли я, что я сегодня грустен? А все эта проклятая слабость ха­рактера, подчинение der Naturgewalt; между тем как спокойная духовная сила должна бы вести жизнь ровно и стройно.


Когда приедешь? Привези мне фрак и черный жилет, словом бальный костюм. Здесь по субботам бал, на котором куча народу; Лаубе пляшет; приезжай с ним танцевать; а m-me Lаubеnе пляшет, я с ней буду говорить. Здесь живут веселее; но дам  больше, чем кавалеров. Дамы любят надевать вен­ки на вечер. C’est joli. Кто-то была с m-me Nostiz в венке — очень недурна.


Привези мне пульник, мои пули скоро выйдут, вчера я отлично стрелял.


Скоро перейду вниз и буду ждать тебя. 


Прощай, моя милая подруга! Можно так назвать? Chere, chere Marie.


Взгляни на Елагину, как на женщину, в которой много чувства, Innerlichkeit, светлого, живого человеческого чувства, с ней можно будет сойтись. Дочь ее также. A m-lle Mojer не знаю.


Прощай! Целую Сталиньку.


Тебя целую и обнимаю. Будь моим другом, при­жми меня к сердцу, отдай мне твое сердце — ему бу­дет тепло от моей любви. Прощай!


Кланяйся Елагиной.


Еще замечание: любовь не исключительна (exclusif), а всеобъемлюща и всепреданна.




* За три дня до свадьбы.



2345
Загрузка...
Subscribe
Уведомления
guest
0 комментариев
Inline Feedbacks
View all comments
Top
Стихи о любви

Стихи о любви