Генрих Ибсен — Эмилии Бардах
Генрих ИБСЕН (1828 — 1906), проводя лето
Мюнхен, Максимилианштрассе, 32, 7 октября
От всего сердца благодарю вас, высокоуважаемая барышня, за то в высшей степени любезное и милое письмо, которое я получил в предпоследний день моего пребывания в Госсензасе; я читал и перечитывал его.
Там, в летней свежести, за последнюю неделю все выглядело печально, или, по крайней мере, мне так показалось. Нет больше солнца. Все ушло, — все исчезло. Немногие оставшееся гости не могли, разумеется, вознаградить меня за прекрасное краткое позднее лето.
В Пфлершталь я ходил гулять каждый день. Там, на дороге, стоит скамья, где в компании можно бы поговорить с большим настроением. Но скамья была пуста, и я прошел мимо, не присев.
Большой зал показался мне тоже пустым и безнадежным. Гости, семья Перейра и профессор с супругой показывались только за столом. Помните ли вы большую глубокую оконную нишу, направо от входа на веранду? То была прекрасная ниша. Одуряющие благоухавшие цветы и растения стояли все еще там. Но в остальном повсюду — как пусто, как одиноко, Как заброшено!
А теперь мы снова здесь, — дома! а вы в Вене. Вы пишете, что чувствуете себя спокойнее, свободнее, счастливее. Как я радуюсь этим словам! Больше я ничего не скажу.
Новое произведение начинает зарождаться во мне Я хочу выполнить его нынешнею зимою, и попытаться перенести в него радостное летнее настроение. Но окончится оно тоскливо. Это я чувствую. Таков мой жанр. Я говорил вам однажды, что веду переписку только в стиль телеграмм. Итак, примите это письмо таким, какое оно есть. Во всяком случае, вы его поймете.
Тысячу поклонов шлет преданный вам
Др. Г. И.
* * *
Мюнхен 15 октября 1889.
Получил ваше милое письмо и тысячу раз благодарю за него — читал и перечитывал его.
Здесь я сижу, как обыкновенно, за письменным столом.
Теперь мне хотелось бы работать. Но не могу.
Фантазия работает живо, но постоянно витает где-то. Там, где она в рабочие часы, собственно, не должна бы быть. Летних воспоминаний моих не могу отогнать. И не хочу. Пережитое переживаю вновь и вновь — без конца. Все это претворить в произведение для меня пока невозможно.
Пока?
А удастся ли мне это в будущем? И желаю ли я, собственно, чтобы это мне когда-нибудь удалось или могло удаться?
Пока, во всяком случае, нет, думаю я.
Это я чувствую — знаю.
И тем не менее, так должно случиться. Это должно быть решено. Но случится ли это, все-таки, несмотря ни на что?
Может ли это случиться?
Ах, дорогая фрейлейн, извините; вы пишите так превосходно в вашем последнем, — нет, нет, Боже сохрани, в вашем прошлом письме. Вы пишете так восхитительно: но «фрейлейн», не являюсь ли я для вас, — милое дитя, — ибо этим вы являетесь для меня — скажите же, помните ли вы, что мы говорили однажды о «глупостях» и о «безрассудствах»? Или, правильнее сказать, я говорил разные вещи об этом. Тогда вы взяли на себя, милое дитя, роль наставницы и заметили с вашим тихим, мелодическим, проникновенным видом, что все же есть разница между глупостью и безрассудством. Конечно, об этом я и раньше думал. Но этот эпизод, как все остальное, жив в моей памяти. Ибо я должен бесконечно ломать над этим голову: была ли то глупость или безрассудство, что мы друг с другом встретились? Или то была столько же глупость, сколь и безрассудство? Или то не было ни то, ни другое? Я думаю, последнее будет самым верным.
Просто то была природная потребность. И в то же время, то был рок. Подумайте об этом, когда будет нужно.
Но я этому не верю. Я допускаю, что вы это поймете сразу.
И согласитесь со мною.
Тысячу раз покойной ночи.
Вечно преданный вам
Г. И.
* * *
6 декабря
Два милых, милых письма получил я от вас, но до сих пор еще не ответил вам. Что вы обо мне думаете? Я до сих пор не могу еще найти необходимого покоя, чтобы написать вам нечто приличное и обстоятельное. Сегодня, вечером, я должен идти в театр, чтобы присутствовать на представлении «Врага народа». Для меня истая мука об этом думать. Итак, я должен пока ждать вашей фотографии. Но лучше так, лучше ждать, чем получить неудовлетворительный портрет. Кроме того, ваш милый, светлый образ так жив в моем воспоминании. Я верю в загадочную принцессу, которая под ним таится. Но сама загадка? Можно о ней всячески мечтать и вложить в нее много хорошего; это я и сделаю. Это небольшое возмещение за недостижимую действительность. В моем воображении я всегда вижу ее, украшенною жемчугами. А вы так любите жемчуг? В этой склонности есть нечто глубокое, скрытое. Но что, собственно? Об этом я часто думаю. Порою верю, что нашел связь. А затем снова — нет. На некоторые ваши вопросы попытаюсь ответить в следующий раз. Имею, однако, и сам предложить вам много вопросов. И делаю это — внутренне — беспрестанно.
Преданный вам.
Г. И.
* * *
Христиания, 13 — III
Сердечно любимая фрейлейн!
Примите искреннюю благодарность за ваше письмо. Лето в Госсензасе было счастливейшим, прекраснейшим во всей моей жизни.
Едва смею думать о нем. И все же должен. Постоянно!
Преданный вам
Генрих Ибсен.
Загрузка...