Фердинанд Лассаль – Софье Адриановне Солнцевой
Берлин, 7-ое октября
… Наконец, Софи, довел я мое письмо-рукопись до конца; наконец я переписал его! О, Софи, в каком все усиливающемся лихорадочном состоянии его писал! Теперь решение в ваших руках! О, как я дрожу при этой мысли! Теперь начинается, собственно, пытка. Боже! Что буду я делать до получения вашего ответа? Самые противоречивые мысли мучат меня.
Я говорил вам уже в Ахене, при нашей игре в вопросы и ответы, как много я страдал в жизни; думал, что для меня уже не существует новых страданий; но вижу, что вы мне их, наверное, причините. Пусть так! Мужество! Терпение! Твердость! Стонать, плакать, жаловаться, унывать, — не достойно меня. Я буду покоен. Пусть в душе у нас будет горе, смерть, а на лице — спокойствие, на губах — улыбка, если так должно быть!
Я отказался от первоначальной мысли — привезти самому вам это письмо в Дрезден. Нет, я не хочу влиять на вас ни моим присутствием, ни электричеством страсти, нет, ваше решение должно быть вполне свободно и самостоятельно.
Думайте только о себе, ни в коем случай не думайте обо мне, умоляю вас!
Не думайте ни минуты о том, что мне придется выстрадать! Это — безразлично, люди моего склада созданы для страданий. Как говорил про меня Гейне, Когда мне было всего 19 лет, я рожден, чтобы умереть, как гладиатор, с улыбкою на устах. Совершенно безразлично, больше или меньше придется мне страдать в жизни. Пусть будут счастливы другие! Для таких натур, как моя, достаточно бороться, медленно, до последней капли проливать свою кровь, сжигать свое сердце, и со смертью в душе улыбаться.
Я не думал, что могу еще полюбить. Вы пробудили вновь во мне это чувство. Вы заставили меня полюбить вас. Да, я люблю вас, и для моей мужской гордости сделать это признание гораздо труднее, чем самой робкой из самых застенчивых девушек.
Если вы меня теперь отвергнете, то я только вернусь к убеждению о невозможности для меня личного счастья, как это и было раньше, чем я с вами познакомился.
Таким образом, если вы разобьете мое сердце, то разобьете только вещь, которою я уже давно пожертвовал: мое личное счастье. Не думайте о нем!
Я в двадцать раз охотнее согласился бы потерять вас, чем получить вас под вл1яшем хотя бы тени сострадания, как бы слабо оно ни было.
Итак, в результате — думайте только о себе.
Лишь об одном прошу вас, Софи, не томите меня пыткою ожидания.
Можно примириться с сознанием своей смерти; но не знать, умер ли ты или жив — это ужасно!
(Это письмо заключает в себе 36 печатных страниц, большого формата. Здесь могут быть приведены лишь начало его да конец).
Ах, Софи, насколько слаще мне было бы с вами говорить! Но, к несчастью, мне легче вам написать! Вы сами предложили обсудить занимающий нас вопрос письменно. Я, наоборот, стоял на том, чтобы покончить с ним путем личной беседы. Итак, буду говорить с вами; пишу вам, во всяком случае то, что сказал бы вам. Вы не должны принимать решение в минуту великодушия. Вы должны обо всем трижды подумать.
Позвольте мне начать с объяснения того, что могло показаться вам странным во мне во время нашего разговора в Кельн. Вы ответили, что вы, быть может, полюбите меня! Как я вам уже сказал, я – в высшей степени гордый человек; я никогда не буду в состоянии взять женщину приступом, я никогда не буду даже содействовать тому, чтобы ускорить раскрытие чувства, которое самостоятельно еще до этого не дошло.
Женщина должна полюбить меня свободно, добровольно и всецело; она должна отдаться мне сама, и только тогда я возьму ее. Вы по этому случаю назвали меня избалованным ребенком. Нет, поступаю я так по отношению к вам не потому, что я играю роль избалованного ребенка, не из высокомерия, а единственно по чувству долга.
Если женщина любит меня не всею силою своего существа, если она любит не из самых недр сердца, влекомая какою-то неодолимою силою, — то я не смогу сделать ее счастливою через союз со мною. Я принесу ей, быть может, больше горя, нежели счастья. Бывают случаи, когда умеренной любви для счастья женщины достаточно; это даже так в большинстве случаев. Но бывают и положения, — и таково мое — когда любовь женщины должна быть всепожирающим огнем, который от препятствий лишь усиливается непобедимым ураганом, который постоянно возобновляется сам собою, чтобы навек хранить и в то же время вознаградить эту женщину за все опасности, которые ей предстоят.
Поэтому, для меня долгом чести является принимать лишь несомненную, огромную, никем не вынужденную любовь. Иначе я не могу быть уверен в вашем счастье, и, конечно, лучше сам тысячу раз откажусь от всех радостей жизни, как бы он сладки ни были, нежели совершу по отношение к вам, счастливое, боготворимое дитя, чудовищную несправедливость и поставлю на карту счастье вашего существования, чтобы украсить мою жизнь.
Если бы чувство долга по отношению к вам и не принуждало меня так думать, все же осторожность и эгоизм обязали бы меня к этому; так как если бы я когда-нибудь увидел вас несчастной, то был бы несчастен и сам! К себе бессердечен. У меня нет ни сострадания, ни жалости, никакого иного чувства к моей собственной жизни, которую я посвятил долгой и упорной борьбе. Вот причина, вследствие которой я никогда не могу быть несчастлив, пока я один! Для меня несчастье не возможно. Пусть разрушать голую одинокую скалу моей жизни, я ничего не почувствую, как ничего не чувствует и скала, когда ее разрушают.
(Далее следует 35 страниц).
Да, клянусь вам, до сих пор не было на свет женщины, у которой мысль о замужестве не причиняла бы мне трепета. Вы — единственная, которую я почитаю, с нежнейшею любовью, с желанием отдаться самому, единственная, для которой я готов принести неслыханную жертву женитьбы, а вы знаете, что мой взгляд на жертву в любви сводится к тому, чтобы заставить почувствовать ее не как жертву, а как счастье.
Вы — единственная женщина, которую я мое бы взять в жены, и взял бы такою, какова она есть. Если бы вы сами приказали мне взять вас иною, — я этого не сделал бы! Видите ли, прекрасная моя роза, происходит это оттого, что я вас столько же почитаю, сколько и люблю. Быть может, я и люблю-то вас так, потому что почитаю вас.
Итак, я женюсь на вас, если вы согласитесь. Но согласитесь ли вы?
……………………………………………………………………..
Теперь, Софи, я сказал все, что хотел.
Хочу прибавить лишь одно. Я не женюсь на вас без любви и согласия вашего отца. Горе человеку, который осмелился бы разорвать такие узы, какие существуют между вами и вашим отцом. Этим я не говорю, что я не нуждаюсь также в согласии вашей матушки, которую не имею чести знать.
Я разрешаю вам, если вы пожелаете, перевести это письмо вашему отцу.
А теперь, если после всего, что я сказал вам, вы решитесь стать моей женою, что получите вы за все ваши жертвы?
Ничего, кроме двух вещей! Мужа и сердце!
Но мужа в истинном значении этого слова, и сердце, которое, раз отдавшись, отдается уже навек.
Софи, должен ли я прибавить? Как ни разрешился бы ваш выбор, — я могу думать об этом не иначе, как с трепетом, — я никогда не перестану благословлять вас и вашу память! Я никогда не перестану быть для вас вернейшим и преданнейшим другом! Я буду благословлять вас со слезами на глазах.
Лассаль.
Загрузка...