Геббель – Элизе Лензин
Фридрих ГЕББЕЛЬ (1813-1863), поэт-романтик, нашел в энергичной Элизе Лензин (
Гейдельберг, первый день Пасхи, 1836.
Моя добрая, дорогая Элиза.
Едва вступил я в обладание моим жилищем, как ощутил потребность первым делом написать тебе. Я сентиментален, как молодая девушка, узнавшая впервые, что у нее есть сердце; я мог бы тотчас сесть в почтовую карету и поехать к тебе обратно в Гамбург; горы -плохая замена любимых людей. Это пройдет, должно пройти; но поистине, разлука не более, как чистилище; ад же начинается там, где кончается путешествие и начинается новый круг жизни. Если бы я мог просидеть сейчас часок в твоей крошечной комнатке, это доставило бы мне более наслаждения, чем доставит мне весь университетский курс…
Я пишу пустяки, и должен кончать письмо, если не хочу разорвать его. Есть вещи, которые, будучи написаны плохо, уже не могут быть написаны лучше; сюда относятся и путевые впечатления.
Приветствую и целую тебя тысячу раз и называю тебя моею доброю, дорогою Элизой. Не будь жестока и не заставляй меня чересчур долго ждать твоего письма, я жажду получить его. Проклятая бумага кончилась, а я все еще не могу дописать письмо. Легче было мне уходить некогда из твоего дома, ведь я мог вернуться, как только захочу. Во всяком случае, пройдет не слишком много времени, пока мы с тобою увидимся; я надеюсь (хотя я в настоящую минуту менее, чем когда-либо доволен своими произведениями), заработать литературным трудом, и первые два талера будут истрачены на поездку к тебе. Ах, проклятые деньги! Будь у меня хоть безделица, как бы я был счастлив! Теперь на каждом шагу чувствуешь себя ограниченным и стесненным. Еще раз, милый мой ангел, прости.
Привет твоим родителям.
Твой Фридрих.
Хочу отнести письмо на почту сегодня (среда), и желаю тебе, дорогая, еще раз доброго утра. Если бы погода не была так плоха, то настроение мое было бы лучше; но теперь, когда я постоянно должен сидеть дома и вспоминать, что не могу к тебе приехать, то проклинаю южную Германию, и особенно себя самого. Разумеется, та жизнь, которую мы вели в Гамбурге, не могла продолжаться, но, клянусь тебе, нить затем лишь и порвана, чтобы возможно скорее связать ее покрепче. Ты не первая по красоте и молодости, но в твоей безграничной любви и преданности ты — единственная женщина на земле, которая может еще принести мне счастье и радость. Как твое здоровье? И какое положение думаешь ты занять по отношению к твоим родителям? Прошу тебя, напиши мне об этом подробнее.
Твой Фр.
(Мюнхен) 19 декабря 1836.
Сегодня, в полдень, милая, верная Элиза, приносят мне твое письмо, в ту минуту как раз, когда я собирался выйти из дома для закупки необходимых съестных припасов; я принудил себя оставить его нераспечатанным до возвращения, и только что прочел его за чашкой кофе.
Первым делом отвечаю на последний пункт. Одобрения моему взгляду на брак я не требую, особенно со стороны женщин. Касается он не самого брака, а лично моего отношения к браку. Все неизменяемое для меня становится пределом, а всякий предел – ограничением. Брак есть гражданская, физическая, а в огромном количестве случаев и духовная необходимость. Человечество подчинено необходимости; но всякая необходимость связана с правами. Личность может уклониться от необходимости, если имеет достаточно сил для того, чтобы путем самопожертвования отказаться от прав; в этом – ее свобода. Я могу все, но только не то, что я должен. Это отчасти заложено в моей природе, отчасти в природе художника вообще. Когда талант женится, то это всегда чудо, равно как если другой человек не женится. Прими за высшее доказательство моего уважения к тебе то, что я раскрываю перед тобой эту темнейшую сторону моего «я»; страшно, и опасно, когда человек спускается к первооснове своего существа; он хорошо сделает, если никогда не будет касаться ее, ибо там, внизу, его стерегут мрак и безумие. Новым все это для тебя, разумеется, быть не может, так как я в беседах с тобою неоднократно высказывался по этому вопросу, но здесь я выразил это в сжатой форме.
… в ночь под Рождество, до 12 часов, я буду пить кофе и писать фантастическую вещь, а в 12 часов пойду в католическую церковь слушать чудесную рождественскую музыку. Честно и любовно буду думать о тебе. Если бы ты могла в этот вечер ярко и душевно почувствовать, что мы увидимся, и что ты во мне будешь всегда иметь твоего ближайшего друга, допускающего тебя до своей высшей, достойнейшей жизни, и открывающего тебе глубины своей души, но зато имеющего право желать, чтобы ты никогда не требовала от него того, чего он не может дать, как противоречащее его чувствам и всему его образу мыслей. Что касается твоего будущего, то, разумеется, оно не более обеспечено, хотя, во всяком случае, ровно столь же обеспечено, как и мое, и если в будущем у меня что-либо будет, то, разумеется, я не забуду того, как ты делилась со мною в то время, когда кое-что имела. Порукой в этом мое слово мужчины. На дне нашей близости лежит нравственное основание, обоюдное уважение; если в этой близости были минуты самозабвения, не будем жалеть о них; это было естественно, и при данном ходе вещей даже неизбежно; еще менее будем жалеть о том, что эти минуты миновали. Как в физической, так и в высшей природе (да могло ли быть иначе при такой экономии, которая заложена во вселенной, в качестве основного закона), существует лишь одна сила притяжения, связывающая человека с человеком; это-дружба, а то, что называют любовью, есть или предвестник этого чистого, вечного пламени Весты, или мгновенно возникающая и так же быстро гаснущая вспышка порочных чувств. Период превращения может быть весьма болезненным, так как более благородные души превратятся в собственного великого инквизитора, будут упрекать себя в шатании, в непостоянстве, и, по меньшей мере, в душевной несостоятельности; тем более должны радоваться мы, если можем достигнуть цели без пути; если ты чувствуешь, что надо мною стоит нечто высшее, то усвой и вытекающее отсюда следствие, что я, будучи создан иначе, нежели другие, могу быть правым там, где остальной мир не является неправым. Никому на свете, не пишу я писем, кроме тебя; ты разделяешь со мною мою внутреннюю, сокровенную жизнь; не вполне ясно сознавая некоторые внутренние состояния, я только тогда начинаю созерцать и разбирать их, когда развертываю их перед твоим взором… Спроси себя серьезно, возможно ли более тесное общение, более тесная связь? Если же ты на этот вопрос принуждена будешь ответить «нет» (а иначе быть не может, так как в таком случае я никогда не был бы для тебя тем, чем я, по-видимому, для тебя был и есть), то радуйся счастью, — если можешь назвать это счастьем, — что достигла того, чего напрасно добивались и будут еще добиваться многие, и мужчины, и женщины.
Загрузка...