Гёте — г-же фон-Штейн

Иоганн Вольфганг ГЕТЕ (1749-1832) дол­гое время, живя в Веймаре, находился в дружеской связи с г-жой Штейн, умной и образованной женщиной, олицетворявшей для него Ифигению. Охлаждение между ними об­наружилось около 1789 г., после чего Гёте отправился путешествовать по Италии. После­довавшая любовь его к Христине Вульпиус (1792 г.), — довольно вульгарной плебейке, за­менившей г-жу Штейн, далеко не носило того интеллектуального характера, которым отмечены отношения и письма к г-же Штейн.

Воскресенье, 31 марта

Дорогая. Письмо Ваше огорчило меня. Если бы я только мог понять глубокое неверие Вашей души в себя, души, в которую должны бы верить тысячи, чтобы стать счастливыми! На свете ничего не надо понимать, чем дольше я смотрю, тем яснее вижу это. -­ Ваша мечта, дорогая! Ваши слезы! — Это так! Действи­тельность я переношу большею частью хорошо; грезы могут меня растрогать когда угодно. Я вновь увидел мою первую любовь. Что делает со мною судьба! Сколько вещей помешала она мне увидеть во время этого путешествия с полною ясностью! Это путешествие словно должно было подвести итоги моей про­шлой жизни! А теперь все начинается сызнова! Ведь все вы — мои! Скоро приду. Еще не могу расстаться со Шретер. Прощайте! Прощайте! В последний день мар­та 76 года. Лейпциг

_______

(Пятница, 25 мая)

Итак, отношение, самое чистое, самое прекрасное, самое правдивое, которое я когда-либо имел к жен­щине, за исключением сестры, — нарушено. Я был под­готовлен к этому, я только бесконечно страдал за прошлое и за будущее, и за бедное дитя, которое ушло, которое я обрек в ту минуту на такое страдание. Я не хочу видеть Вас, Ваше настоящее опечалило бы ме­ня. Если я не могу жить с Вами, то Ваша любовь нуж­на мне так же мало, как любовь всех отсутствую­щих, которою я так богат. Настоящее в ми­нуту нужды все решает, все облегчает, все укрепля­ет. Отсутствующий приходит с пожарным насо­сом, когда огонь уже потушен — и все это ради света! Свет, который не может быть ничем для меня, не хочет, чтобы и Ты была чем-нибудь для меня,­ не ведают, что творят. Рука заточенного в оди­ночном заключении и не слышащего голоса любви, бы­вает тяжка для того места, куда она опускается. Про­щай, дорогая.

24 мая 76.

_______

Вечером 16-го.

Еще слово. Вчера, когда мы ночью возвраща­лись от Апольда, я ехал один впереди, подле гусаров, которые рассказывали друг другу свои проделки; Я то слушал, то не слушал, и, погру­женный в мысли, ехал дальше. Вдруг я подумал о том, как я люблю эту местность, этот край! Этот Эттерсберг! эти невысокие холмы! И душу мне про­низало насквозь — вдруг и тебе когда-нибудь придет­ся все это покинуть! Край, где ты нашла так много, нашла все счастье, о котором может мечтать смерт­ный, где ты переходишь от удовольствия  к неудо­вольствию, в вечно звенящей жизни, — если и тебе при­дется покинуть его, с посохом в руках, как по­кинула ты свою родину. Слезы выступили у меня на гла­зах, и я почувствовал себя достаточно сильным, чтобы перенести и это. — Сильным! — значит, бесчувственным.

_______

Записка 1-8 сентября 1876 г.

К чему я буду тебя мучить? Дорогая! К чему обма­нывать себя, мучить тебя и так далее. Мы ничем не можем быть друг для друга и слишком много друг для друга значим. Поверь мне, когда я говорил с то­бою со всею ясностью, ты была во всем со мною соглас­на. Но именно потому, что я вижу вещи лишь такими, ка­ковы они есть, это и приводит меня в бешенство; покойной ночи, ангел мой, и доброго утра. Я не хочу увидеть тебя снова… Только… ты знаешь все…Это зна­ют еще только сердце мое да подоплека… Все, что я мог бы сказать, глупо. Отныне буду видеть тебя, как видят звезды! — Подумай хорошенько об этом.

Адр. Госпоже фон-Штейн.

Казенная печать с саксен-веймаре-эйзенахским гербом.

_______

(Четверг, 22 марта).

Твоя любовь — как утренняя и вечерняя звезда: она заходит после солнца и встает до солнца. Словно полярная звезда, что, никогда не заходя, сплетает над нашими головами вечно-живой венок. Я молю богов, чтобы они не заставили ее померкнуть на моем жиз­ненном пути. Первый весенний дождь может помешать нашей прогулке. Растения он заставит распуститься, чтобы вскоре мы порадовались на первую зелень. Мы никогда еще вместе не переживали такой чудной весны, пусть у нее не будет осени. Прости! Я спрошу около 12 часов, что будет. Прощай, лучшая, любимая.

22 марта 81.

Адрес: Госпоже фон-Штейн.

_______

(Суббота, 10 августа)

Сегодня утром я окончил главу из Вильгельма, начало которой диктовал тебе,. Это доставило мне, приятный час. Собственно, я рожден писателем. Я испытываю самую чистую радость, какую едва ли когда испытывал, если напишу что-либо хорошо, согласно задуманному. Прости. Береги для меня душу моей жиз­ни, моего творчества, моих писаний.

19 авг. 82.

_______

(Четверг), 17 сентября 1882 г., вечером.

Тихонько вернулся домой, — читать, перебирать и ду­мать о тебе. Я рожден для жизни честного человека, и не понимаю, как судьба могла впутать меня в упра­вление государством и в княжескую семью.

Для тебя живу я, моя Лотта, тебе, отданы все, мои минуты, И ты остаешься моею, я это чувствую.

Вчера я махал носовым платком, пока мог тебя видеть, в пути я  был с тобою, и только, завидя го­род, впервые ощутил пространство, отделявшее меня от тебя.

Я попытался точнее обдумать первую часть или, лучше сказать, начало моей сказки, и местами пробо­вал писать стихи; это у меня вышло бы, если бы у меня было достаточно времени и домашнее спокойствие.

_______

(Воскресенье, 17 ноября).

Рано, не до рассвета, но все же с рассветом, со­вершал я мое первое паломничество. Под твоими ок­нами поклонился я тебе, и пошел к твоему камню. Теперь это единственное светлое место в моем саду.

Чистые небесные слезы падали на него; надеюсь, что в этом нет дурного предзнаменования.

Я прошел мимо моего покинутого домика, как Ме­лузина мимо своего жилища, в которое ей не суждено было вернуться, и думал о прошлом, в котором ничего не понимаю, и о будущем, которого не знаю. Как много потерял я, когда должен был покинуть это тихое убежище! То была вторая нить, державшая меня, теперь я вишу только на тебе и, благодарение Господу, эта нить – крепчайшая. Последние дни я про­сматриваю письма, писанные мне, за последние десять лет, и все меньше и меньше понимаю, кто я, и что мне делать.

Будь со мною, дорогая Лотта, ты —  мой якорь среди этих подводных камней…

17 ноября 82.

_______

(Четверг, 21 ноября).

Ранним утром буду у тебя. Разлучить меня с тобою не могут ни жизнь, ни смерть, ни творчество, ни чтение деловых бумаг. Cнегy радуюсь, он при­водит мне на память прошлые зимы и многие сцены твоей дружбы. Прощай, сладкая греза моей жизни, успокоительный напиток для моих страданий. Завтра у меня чай. 21 ноября 82.

Сообщи мне, твой день.

_______

(Верона), 18 сентября 86 г.

На крошечном листочке даю о себе весточку воз­любленной, не говоря ей, однако, где я. Я дово­лен, и только хотел бы разделить с тобою то пре­красное, которым наслаждаюсь, — желание, охватываю­щее меня часто с острою тоскою.

Я вел точный дневник, и заносил в него все за­мечательное, что видел, о чем думал, и, по моему расчету, ты можешь получить его в середине октя­бря. Ты, наверное, обрадуешься ему, и мое отсутствие даст тебе больше, чем часто дает мое присутствие. При этом ты найдешь и несколько рисунков. В по­следствии больше! Не говори, однако, никому о том, что получишь. Прежде всего — это исключительно для тебя. Над Ифигенией много работаю и надеюсь заслужить благодарность и тех, что любили древность. Я должен сказать так много, и не могу говорить, не вы­давая себя или не делая признаний. Ты в Кохберге и мои мысли там, с тобою. Поклонись от меня Фри­цу! Меня часто огорчает то, что он не со мною. Если бы я знал, что знаю теперь, я взял бы его с собою. Я на хорошей дороге, и это путешествие принесет мне сразу большие преимущества. Прости! Сердечно раду­юсь, что увижусь с тобою и все тебе расскажу.

Ибо то, что говорил студент: «чем был бы дом, если бы я его не видел, я могу применить удачнее, сказав: «К чему мне все это видеть, если я не смогу сообщить всего этого тебе? Тысячу раз про­щай, поклонись Штейну, Имгофъ и малютке! Не забудь и Эрнста, о котором я часто думаю!

_______

Терни, 27 октября 1786 г., вечером.

Сидя снова в пещере, пострадавшей год тому на­зад от землетрясения, обращаюсь к тебе с моль­бою, дорогой мой гений-хранитель! До чего я избало­ван, я теперь только чувствую! Десять лет жить с тобою, быть тобою любимым, и вдруг – очутиться в чуждом мире! Я это представлял себе заранее, и только высшая необходимость могла заставить меня принять это решение.

Пусть не будет у нас иных мыслей, как окон­чить жизнь вместе!

_______

23 декабря, вечером.

Позволь мне еще поблагодарить тебя за твое пись­мо! Позволь забыть на минуту, что есть в нем болез­ненного! Любовь моя! Любовь моя! Прошу тебя на ко­ленях, умоляю, облегчи мне мое возвращение к тебе, чтобы я не оставался изгнанником среди беспредельного мира! Прости мне великодушно, в чем я пред тобою провинился, и помоги мне подняться! Рассказывай мне почаще и побольше о том, как ты живешь. Скажи, что здорова, и что любишь меня! В ближай­шем письме сообщу тебе план моего путешествия, которое я предпринял, и которое да благословит не­бо! Прошу тебя об одном: не смотри на меня, как на разлученного с тобою! Ничто в мире не может заменить мне того, что я утратил бы, потеряв тебя и мою тамошнюю обстановку. Если бы я привез с собою силы мужественнее переносить все неприятно­сти! Не открывай ящиков, прошу тебя, и не беспокойся! Поклонись Штейну и Эрнсту! Фрица поблагода­ри за письмо! Пусть пишет мне чаще. Я уже начал собирать для него. Он должен получить все, что хо­чет, и даже больше, чем хочет.

То, что ты была больна, и больна по моей вине, так удручает мое сердце, что я не могу этого выразить. Прости мне! Я сам боролся между жизнью и смертью, и никакие слова не могут выразить того, что во мне происходило. Это падение вернуло меня к самому себе. Любовь моя! Любовь моя!

_______

 

Палермо, 18 апреля 1787 г.

Любовь моя! Еще прощальное слово из Палермо! Я могу только повторить тебе, что здоров и доволен, и что путешествие мое принимает некий образ. В Неаполе оно оборвалось чересчур тупо. Из моих записок ты увидишь кое-что подробнее; о целом, о моем душевном состоянии, о счастливых след­ствиях которые я ощущаю, ничего не могу сказать и не скажу. Это — неописуемо прекрасная страна, хотя сей­час я знаю всего лишь кусочек ее берега. Сколько радостей доставляет мне ежедневно мое малое знание естественных наук, и насколько больше должен бы был я знать, если бы моей радости суждено было стать полной. То, что я готовлю вам, удается мне. Я уже проливал слезы радости при мысли о том, что обрадую вас. Прости, дорогая. Сердце мое с то­бою, и теперь, когда расстояние и разлука очистили все, что стояло в последнее время между нами, прекрас­ное пламя любви, верности и воспоминаний снова ярко горит и светит в моем сердце. Поклонись Герде­рам и всем, и не забывай меня!

 

(Веймар), 1 Июня 1799 г.

Благодарю тебя за письмо, оставленное для меня, хотя многое в нем меня огорчило. Я медлил отве­чать на него, так как в подобных случаях трудно быть искренним и не оскорбить.

Как сильно я тебя люблю, как глубоко сознаю мои обязанности по отношению к тебе и к Фрицу, — я до­казал моим возвращением из Италии. Герцог хо­тел бы, чтобы я был еще там, Гердер поехал ту­да, и так как я не видел, что могу быть чем-ни­будь полезным наследному принцу, то у меня едва ли могло быть что-нибудь на уме, кроме тебя и Фрица.

О том, что я покинул в Италии, не буду повто­рять, ты достаточно недружелюбно встретила мое до­верчивое признание об этом.

К сожалению, ты была в странном настроении, когда я приехал, и, признаюсь чистосердечно, то, как ты меня приняла, и как меня приняли другие, было мне крайне чувствительно. Я проводил Гердера, гер­цогиню, оставил незанятым настойчиво предлагав­шееся мне место в экипаже, остался для радости, как для радости и приехал, и в ту же минуту должен был позволить упорно повторять себе, что мог бы и не приезжать, что не сочувствую людям и т. д., И все это раньше, чем речь могла зайти о той связи, кото­рая тебя, по-видимому, так оскорбляет.

И что это за близость? Кому она вредит? Кто вы­ражает притязания на ощущения, которые я доставляю несчастному созданию? Кто претендует на часы, кото­рые я провожу с нею?

Спроси Фрица, Гердеров, спроси каждого, кто мне близок, стал ли я менее участлив, менее сообщи­телен, менее деятелен в отношении моих друзей, чем раньше? Разве теперь я не принадлежу им и обществу гораздо больше?

Было бы чудом, если бы мне суждено было утра­тить самое лучшее, самое сердечное отношение мое к тебе.

Как сильно почувствовал Я, что оно во мне еще живо, когда однажды застал тебя расположенною бе­седовать со мною об интересных предметах.

Но признаю, что не могу больше переносить того, как ты до сих пор со мною обращалась. Когда я бывал разговорчив, ты закрывала мне рот, когда я бывал сообщителен, ты обвиняла меня в равно­душии, когда я бывал деятелен в отношении дру­зей, ты обвиняла меня в холодности и небрежности.

Ты следила за малейшим выражением моего лица, порицала каждое мое движение, мою манеру держать себя, и всегда приводила меня в дурное расположение духа. Где было сохраниться доверию и чистосердечию, когда ты отталкивала меня от себя умышленными капризами?

Я хотел бы прибавить еще многое, если бы я не боялся, что это тебя, при твоем состоянии духа, ско­рее оскорбить, чем примирит со мною.

К несчастью, ты давно уже пренебрегла моим со­ветом относительно кофе и ввела такую диету, которая чрезвычайно вредно отражается на твоем здоровье. Мало того, что трудно превозмогать морально иные впечатления, -ты усиливаешь еще муку и мрачность  грустных представлений физическим средством, вред которого в течение некоторого времени ты понимала, и которого из любви ко мне ты одно время избегала, и чувствовала себя хорошо. Дай Бог, чтобы лечение и путешествие принесли тебе пользу. Я не от­казываюсь от надежды, что ты когда-нибудь снова меня признаешь. Прости. Фриц весел и прилежно посещает меня. Принц чувствует себя свежим и бодрым.

Бельведер, 1 июня 1789 г.