Граф Алексей Константинович Толстой — С. А. Миллер, впоследствии его жене

Граф ТОЛСТОЙ, Алексей Константинович, поэт и драматург (1817 — 1875), встретился в петербургском свете (ок. 1850 г.), с С. А. Миллер, ставшей его женой по­сле развода с первым мужем. Охватившее его чувство, сохранившееся в счастливом брак на всю жизнь, отражено в известном стихотворении «Средь шумного бала, случайно».

 

10 мая 1852 г.

Я хотел поговорить с тобой о моих мыслях, о прямом влиянии молитвы; я тебе это скажу в нескольких словах — рассуждать не могу — сердце не на месте.

Я думаю, что в нашей жизни соединяются предопределение и свобода воли, но мы не можем устано­вить их соотношения. Отрицать совершенно свободу воли — значит, отрицать очевидность, ибо, в конце-концов, если твой дом горит, ты не остаешься там, сложа руки, но ты оттуда выходишь, и большею частью этим спасаешься.

Итак, если мы допускаем это, мы можем до некоторой   степени   руководить   обстоятельствами,   мы должны допустить свое воздействие и на других людей; изо всех же действий самое могучее — действие души и, и ни в каком положении душа не приобретает более обширного развит, как в приближения ее к Богу. Просить с верой у Бога, чтобы Он отстранил несчастие от любимого  человека — не есть бесплодное дело, как уверяют некоторые философы, признающие в молитве только способ поклониться Богу, сообщаться с Ним, и чувствовать Его присутствие.

Прежде всего, молитва производить прямое и силь­фе действие на душу человека, о котором молишься, к как, чем более вы приближаетесь к Богу, гм к вы становитесь в независимость от вашего тела, и потому ваша душа менее стеснена пространством и материей, которые отделяют ее от той души, за которую она молится.

Я почти что убежден, что два человека, которые бы молились в одно время с одинаково сильной верой друг за друга, могли бы сообщаться между со­бой, без всякой помощи материальной и вопреки отдалению.

Это — прямое деисте на мысли, на желания, и по­тому — на решетя той сродной души. Это деисте я всегда желал произвести на тебя, когда я молился Бо­гу… и мне кажется, что Бог меня услышал… и что ты почувствовала это деисте, — и благодарность моя к Богу — бесконечная и вечная. Теперь остается то косвен­ное деисте, которое отстраняет несчастье от любимого человека, если молишься, например, чтобы он совершил путешествие без препятствий, или об исполнении его желаний, если они хорошие, и т. д. Чтобы отрицать это косвенное деисте, надо было бы отри­цать предопределение, что немыслимо.

Как можем мы знать, до какой степени предопре­делены заранее события и в жизни любимого чело­века?

И если они были предоставлены всяким влияниям, какое влияние может быть сильнее, чем влияние души, приближающейся к Богу с горячим желанием, что­бы все обстоятельства содействовали счастью души друга?

Я, может быть, дурно выражаюсь, но твоя душа достаточно понимает мою, чтобы знать, что я хочу сказать. Завтра я опять еду в Царское, и надеюсь, что мне можно будет принести немного добра, выска­зывая правду о том, что представляется в фальшивом свете.

Да хранит тебя Бог, да сделает Он нас сча­стливыми, как мы понимаем, т.-е. да сделает Он нас лучшими

* * *

Париж, 30 мая 1852 г.

Мы никогда не будем вполне счастливы!., но у нас есть удовлетворение в нашем обоюдном уважении, в сознании наших нравственных устоев и добра, ко­торое мы сделаем друг другу.

Я люблю это счастье, полное страдания и печали.

Отчего мне случалось в детстве плакать без причин, отчего с 13-летнего возраста я прятался, чтобы выплакаться на свободе, — я, который казался для всех невозмутимо веселым?..

* * *

Пустынька, 5 октября 1852 г.

Я проснулся от шума ветра; страшная метель про­должается уже два часа — все кругом бело. Если снег останется и больше не выпадет, можно будет завтра найти медведей и лосей… Не думаю, что я бы пошел их искать… разве только с мыслью приобрести для твоих ног медвежью шкуру…

* * *

25 октября 1853 г.

У меня были внутренние бури, доводившие меня до желания биться головой об стену. Причиной этого бы­ло лишь возмущение против моего положения… Мне кажется, что первобытное состояние нашей души — силь­ная любовь к добру или к Богу, которую мы теряем с холодным прикосновением к материи, в ко­торой заключается наша душа. Но душа не забыла со­вершенно свое первое существование, до ее заключения в то застывшее состояние, в котором она теперь на­ходится… Это и есть причина тому чувству необходимости любви, которое мучает иных людей, и тому радостному чувству и счастью, которое они ощущают, когда они, согреваясь и тая, возвращаются к своему первоначальному нормальному существовании; если бы мы не были скованы материей, мы бы сейчас верну­лись в наше нормальное состояние, которое есть не­прерывное обожание Бога, и единственное, в котором можно быть без страданий; но материя нам мешает и холодит душу настолько, что душа совер­шенно теряет свое первое свойство расплавленности (fusion) и переходить в полный застой.

Бог дозволяет, время от времени, чтобы в этой жизни немного тепла оживило нашу душу и напомнило бы ей случайно то блаженное состоите, в котором она находилась до своего заключения… и к которому возвращение обещано нам после смерти. Это бывает, когда мы любим женщину, мать или ребенка…

* * *

Дрезден, 10 июля 1870 г.

Вот я здесь опять, и мне тяжело на сердце, когда вижу опять эти улицы, эту гостиницу и эту комнату без тебя. Я только что приехал в З 1/4 ч. утра, и не могу лечь, не сказав тебе то, что говорю тебе уже 20 лет, — что я не могу жить без тебя, что ты мое единственное сокровище на земле, и я плачу над этим письмом, как плакал 20 лет тому назад. Кровь застывает в сердце при одной мысли, что я могу тебя потерять, и я себе говорю: как ужасно глу­по расставаться! Думая о тебе, я в твоем образе не вижу ни одной тени, ни одной, все — лишь свет и счастье…

Я ей сказал (m-me Павловой), что я ищу сюжета для драмы, и что у меня была мысль — представить че­ловека, который из-за какой-нибудь причины берет на себя кажущуюся подлость.

Она схватилась за эту мысль, яко ястреб, и вертела ею во все стороны, но мы не нашли ничего подходящего…

* * *

Дрезден, 25 июля 1871 г.

…Мне очень грустно и очень скучно, и глуп я был, что думал, что будет здесь приятно.

Если б у меня был Бог знает какой успех литературный, если б мне где-нибудь на площади по­ставили статую, все это не стоило бы четверти часа —  быть с тобой, и держать твою руку, и видеть твое милое, доброе лицо! Что бы со мной было, если б ты умерла? А все-таки пусть лучше я после тебя умру, потому что я не хочу, чтоб тебе было тяжело после меня…

И тяжело слушать музыку без тебя; я будто через нее сближаюсь с тобой!

…А в Карлсбаде будет мне скверно; там, говорят, такое множество людей; и все они захотят, чтоб я делал с ними parties de plaisir, а мне бы жить тихонько с какими-нибудь профессорами. Ну их! Я мало бываю дома; а когда приду, то читаю Шо­пенгауэра, и редко с ним не соглашаюсь, т.-е. я нахожу в нем изредка противоречия, даже с его точки зрения, и все говорю себе: «Дурак, что я мог с ним познакомиться — и не познакомился!»